Я помню, конечно, розановскую фразу про «летом собирать ягоды и варить из них варенье, зимой пить с этим вареньем чай», но столько ягод, сколько в текущей ситуации надо, кажется, земля не родит. И еще я помню, как в день все тех же арестов пошла в супермаркет за едой и в течение двух с лишним часов ходила кругами с пустой тележкой, потому что не могла сообразить, как покупают еду, когда в двух станциях метро от тебя арестовывают людей. При этом было ясно, что надо купить еду — хотя бы потому, что, может быть, вечером эту же еду придется везти в СИЗО. В СИЗО, кстати, разрешат передать еду? Непонятно. Если да — то какую? Консервы? Тогда надо с колечками. Я купила, среди прочего, 10 банок кукурузы с колечками, притащила их домой и вдруг подумала, что если там, в СИЗО, охрана с огоньком, то кукурузу не пропустят, потому что теоретически задержанные могут ее, охрану, этими консервными крышечками перерезать. И мне пришла в голову радостная мысль, что — отлично, не придется ехать в СИЗО, пусть съездит кто-нибудь другой. Отвезет, например, безопасные бутерброды. И вот благодаря немедленно пришедшему вслед за этой мыслью чувству стыда я вдруг подумала, что, кажется, знаю, что противопоставить своему повседневному бессилию: частные уроки.

Частные уроки — это, понятное дело, уроки, которые ты извлекаешь из глобальных событий в качестве частного лица. То есть в том единственном подлинном качестве, в котором ты и проживаешь свою жизнь и в котором, хоть ты весь облайкайся, тебя периодически душит чувство бессилия перед большими событиями внешнего мира. А внутренние свои частные уроки можно получать в любой момент, когда хочешь, вот хоть прямо сейчас. Inner Freedom is Real Freedom. Только, увы, у этого противоядия есть минус: приходится сразу подготовиться к тому, что большая часть этих уроков может оказаться в высшей степени неприятной. Потому что ты — дитя мирного, в общем-то, времени — об очень многих вещах раньше думал вчуже, а теперь получил возможность аккуратненько примерить их на себя. Ну, слава богу, не примерить — но, знаете, приложить к себе перед зеркалом. Выглядит так себе.

Вот, скажем, в ходе одного из таких частных уроков ты узнаешь ответ на мучивший тебя всю жизнь вопрос: «Как они жили в тридцать седьмом году Каждый Божий День» (ну, или в шестьдесят восьмом, или еще в каком). Да вот так, наверное. Нет, это — не то, а мы — не они, конечно, — но в целом. Ходили за продуктами, разговаривали по телефону, выгуливали собаку. Вот ужас внутри — это отдельно, а повседневные действия — отдельно, рядом, что ли. Я однажды спросила Михаила Натановича Айзенберга: «Как вы жили тогда — ну, вот когда могли забрать, например?» Он сказал: «Весело». Тогда было непонятно, стало понятнее. Но стыднее.

Или, скажем, благодаря звонку младших товарищей, собравшихся ночевать в оппозиционном лагере в обнимку друг с другом и с автозаком, ты, человек бездетный, узнаешь, что это такое — «прикусить язык». Потому что тебе хочется орать, чтобы они никуда не ходили, а ты не имеешь права даже сказать: «Я буду волноваться». Они не сомневаются, что ты будешь волноваться (ну, по крайней мере, ты очень надеешься, что не сомневаются). Но с твоей стороны эти слова в данном случае — бессовестная манипуляция.

От написанного в сто двадцать пятый раз коммента «Вот суки!» с последующим наблюдением за новыми ходами сук часто становится только тяжелее.

Или, скажем, понимаешь, что еще одного младшего товарища в тот же самый день не можешь отпустить в одиночку до метро. Провожаешь его до метро, а он тебе говорит: «Ну что, давайте я теперь вас провожу до дома?» Ну, говоришь, нет, я старше, это я вас обязана провожать, езжайте, наберите меня, когда доедете. А потом идешь через Лубянку домой и думаешь: вот так они, значит, в семнадцатом году друг друга провожали домой туда-сюда. Торговались, наверное, кто последним один пойдет, говорили: «Нет, я». А ты идешь и все время представляешь, что мог бы пококетничать-пококетничать да и согласиться: «Нет, ты».

Еще, кажется, многое понимаешь в ходе этих самых частных уроков про культуру эмиграции в ХХ веке и про всю тему «пора валить». И про то, что боишься не столько вещей, которые могут случиться с тобой здесь, сколько вещей, которые могут случиться здесь с оставшимися. А момента, когда ты об этих случившихся вещах узнаешь, боишься сильнее всего. И еще понимаешь, что жуешь то же мочало, которое до тебя люди сто лет жевали, и что — нет, не разжевывается это мочало (ну, не твоими зубами, по крайней мере), и что хороших ответов на вечные вопросы у тебя нет, а есть только тоскливая торговля с самим собой, изнурительная и противная.

Еще, кажется, на ту же тему понимаешь, что ужасно боишься там (где бы оно ни было) превратиться в тоскливого эмигранта, с утра до ночи читающего советские газеты и способного говорить только о российской политике. А уверенности, что сумеешь в него не превратиться, — нет, потому что тут твои свои (и язык твой, который в данном случае враг твой); да и сам ты уже не юн, где брать силы на выстраивание в голове нового мира — не очень понятно.

Но в то же время, например, понимаешь, что готов сделать что угодно, чтобы эти самые «твои свои» все немедленно уехали в какое-нибудь хорошее место. И даже звонишь им и говоришь, что готов помочь всем, чем сумеешь. А потом пишешь им серьезное письмо по тому же поводу: «Да, я все понимаю про “большевики до лета не продержатся”» — хотя на самом деле совершенно ничего не понимаешь, просто стыдно звучать паникером — «но меня волнует не рубка леса, а полет щепок». К сожалению, мочало во рту у этих людей ничем от твоего мочала не отличается.

Еще, например, понимаешь совершенно окончательно, что для тебя конкретные люди важнее абстрактных идей. Великих идей в том числе. Пусть все летит к чертовой матери, лишь бы никто никуда не ходил, никто ничего не писал, ни в каком храме не танцевал и никого бы ни за что не увольняли, не сажали и не арестовывали. Рационально понимаешь, что это парадоксальный сюжет в чистом виде: если никто не будет никуда ходить и никто не будет ничего писать, то всех будут сажать за то или за другое рано или поздно. Но про каждую конкретную Надю, Катю и Машу думаешь: «Девочки, ну пожалуйста, ну сидите дома, ну что вам стоит».

Я однажды спросила Михаила Натановича Айзенберга: «Как вы жили тогда — ну, вот когда могли забрать, например?» Он сказал: «Весело».

Еще, например, получаешь ответ на вопрос, который не давал тебе спать (от ужаса) в твоем советском детстве, наполненном революционно-военными героическими мифами, и в твоей постсоветской юности, пропитанной мифами лагерно-диссидентскими: а если бы меня?.. Ответ отвратительный: пиздец страшно. Правда страшно — и совершенно уверен, что ничего ты не выдержишь. Никаких допросов, или еще чего похуже, или даже тамошней повседневности. И вообще ты, оказывается, политический трус: все страшно, высовываться страшно, письма подписывать страшно, «Путин, кыш!» писать страшно. Путин, кыш! — но страшно же? Ну, так, некомфортно. И начинаешь говорить себе: «Да не интересует их мой “кыш”, я мелкая сошка». Это правда, но сама эта мысль — стыдная, конечно. А знай ты, что их — да, интересует? Фу. И такой еще мотив: «Ну ладно, ты отдаешь себе отчет в своей трусости — это, может, и есть твоя сила, бла-бла-бла-бла». От этого внутреннего монолога еще стыднее.

Еще, например, обнаруживаешь, что, как положено при потере общего чувства безопасности (какие аресты, достаточно пьяного полковника на «мерседесе»), активизируются детские страхи и лезут в голову совершенно наивные детские вопросы. Это неприятно, но гораздо неприятнее — то, что следом тебе лезут в голову совершенно конкретные взрослые ответы. Как в шесть лет во время игры в войнушки: «Мама или боевые товарищи?» Конечно, мама; идите на хуй.

Или, скажем, стоя в прекрасной компании других очкариков между шумными шатрами очередного книжного фестиваля, вдруг признаешься себе, в чем именно состоит лично твоя первичная, изначальная претензия к существующему режиму. Аресты демонстрантов, постыдные законы, проправительственная пресса — это всё вторичные раздражители. А первичная твоя претензия — в том, что тебя, совершенного ботаника, тихого книжного червяка, отродясь не знавшего, кто у нас нынче какой министр, нынешняя власть вынудила своим поведением о ней думать. Вообще обо всем этом думать. Помнить, извините, отчество у тирана.

Или еще понимаешь, что когда тебе говорят об аресте Льва Семеновича Рубинштейна, тебе хочется реветь. И когда говорят, что отпустили, — все равно хочется реветь. Вот когда говорят, что арестовали Д., или Л., или З., — реветь не хочется, только злость берет. А про Рубинштейна — хочется реветь слезами. Подставляешь на это место еще нескольких человек из своего поколения — злость берет, реветь не хочется. Потом подставляешь несколько человек из поколения Рубинштейна — хочется реветь. И чувствуешь, что здесь опять что-то постыдное лежит. Садишься, заставляешь себя понять — и понимаешь: у тебя в голове (как у любого, наверное, живого человека) есть такой кусок исторического нарратива, в котором плохие вещи хорошо заканчиваются, и это важно. Особенно — применительно к ныне живым личным знакомым. Дракон хватанул мальчика, мальчик сопротивлялся, прибежали охотники, совместными усилиями дракон отпизжен, дальше все идет хорошо. Вот есть люди, дракон их уже хватал, они достойно всё это пережили — всё, все свободны, бай-бай, дракон. Мысль о том, что дракон полезет на этих людей опять, непереносима для тебя не только потому, что ты их любишь, а еще и потому, что это нарушает твою детскую веру в возможность достойной победы навсегда. Или, взрослыми словами говоря, веру в позитивно-прогрессивный исторический нарратив. Теоретическая цена которому — грош, но ты не в теории живешь, а в своей невеликой голове, к сожалению.

Пусть все летит к чертовой матери, лишь бы никто никуда не ходил, никто ничего не писал, ни в каком храме не танцевал и никого бы ни за что не увольняли, не сажали и не арестовывали.

Еще пример: узнаешь, что соблазн думать о власти и ее сторонниках в бесполезных (а по твоему глубокому убеждению — вообще вредных) терминах «мы» и «они» так огромен, что приходится назначать себе епитимью. Скажем, прочитывать за каждое мысленно произнесенное «они» пять страниц из «Волшебной горы» Томаса Манна. А за то же самое, но с визгливыми нотами — десять. Помогает, но жить очень тяжело и все время хочется по слабости здоровья дать себе поблажку, заменив Манна на вериги и власяницу.

И так далее, и так далее. Надо ли делиться извлеченными уроками с другими людьми — неясно: что ты можешь им рассказать? Они сами умные и всё вот это (вот это, вышеперечисленное), наверное, давно понимают, один ты бесконечно жуешь пресловутое мочало. Но вдруг кому пригодится — ну, сам ракурс? Мы же на кухнях вот об этом обо всем говорим гораздо чаще, чем об абстрактных судьбах родины. Вот об этом всем. А пишем и читаем в основном о вещах несравненно более важных, значимых и серьезных, но не отвечающих на вопрос о том, как варить варенье-то в этом повседневном состоянии. Варить-то как? И вроде даже догадываешься, почему это происходит: платой за то, что частные уроки у тебя внутри ослабляют твое чувство бессилия перед миром снаружи, может оказаться болезненный удар по ощущению «прекрасные мы против ужасных них». То есть мы-то, может, и прекрасные, а вот лично я... Но, с другой стороны, частные уроки — это как чистка антресолей в ожидании звонка из больницы: чем грязнее работа, тем оно полезнее; давай-давай. И, кстати, на митинг ты, кажется, идешь именно по результатам этих самых уроков. Вещи передаешь волонтерам по их результатам, письма подписываешь по их результатам, «лайки», наконец, ставишь по их результатам. И при этом все время думаешь: а вот если, гипотетически говоря, митинги окончательно запретят, волонтеров разгонят, соцсети отрубят, за письма начнут сажать поголовно — ты будешь делать что? Возможно, сидеть дома, ссать от страха — подсказывают тебе уже полученные частные уроки. «Но зато, — ласково говорят тебе они, — нас, котик, не отрубишь. Мы, котик, тебя не оставим. Мы тобой, котик, еще займемся».

В начале марта доктор Комаровский опубликовал обращение к родителям России. Его месседж: «Скажите всем: в Украине нет никакого угнетения русских. Мы здесь сами решим свои проблемы. Давайте защитим наших детей. Уже не от болезней. А от пуль».

Евгений Олегович Комаровский – один из самых известных медиков Украины, среди педиатров – точно самый известный. По всем странам бывшего СССР к нему прислушиваются миллионы родителей.

Его спокойное, взвешенное выступление остановило истерию по поводу «свиного гриппа» в 2009 году – когда украинцы боялись выходить на улицу без масок и закупали килограммы «Тамифлю».

«Реальная газета» говорила с доктором Комаровским о том, какие выходы он видит из сегодняшней ситуации в стране

– Евгений Олегович, мне больно видеть то, что происходит в нашей стране, и в этот момент появляется ваше обращение к родителям России… Да, перепечатки, миллион просмотров, обширная пресса. Но все-таки, как вы чувствуете, адресаты вас услышали или нет?

– Я вижу реакцию в том, что я получаю огромное количество писем от обычных мам. При этом большое количество людей, лежащих на диване, рассказывает мне, куда надо пойти и где я должен увидеть «бандеровцев». Надо четко понимать: мы все с вами фактически являемся пострадавшими в информационной войне. И вы как журналист это прекрасно понимаете.

Сейчас люди подписывают письма против, например, артистов российских: «Валерию мы теперь не любим, Кобзон теперь наш враг»… Это свершено неправильно. Я вот не самый глупый человек, кандидат наук, – но если полчаса посмотреть программу РТР «Вести», очень хочется взять автомат и идти спасать русских людей. А выходишь на улицу – понимаешь, что спасать, наверное, не надо. Если человек прекрасно поет, то это же не говорит, что Бог дал ему особый интеллект, который позволяет ему отличить черное от белого в информационном пространстве.

Надо быть добрее к людям. Доброта (это важно всем внушить) не состоит в том, чтобы взять автомат и пойти защищать того, кто якобы пострадал.

Реакции российской власти нет и не было. Любые обращения врачей, учителей, других людей – они власть никогда не интересовали. И не только в России, у нас тоже, как вы заметили.

– Такое устойчивое впечатление, что людей накачивают специально. И беда в том, что здравый спокойный голос всегда теряется на фоне истеричных криков.

– У нас все СМИ кому-то принадлежат. Их редакционная политика уже предусматривает ответ на вопрос: что такое хорошо и что такое плохо. Когда ты пытаешься объяснить людям, что однозначно хорошего и однозначно плохого не бывает, что есть некие кукловоды, которые пытаются проводить свою линию, – такая точка зрения не всегда удобна.

Как любой человек, к которому прислушиваются люди, я постоянно испытываю попытки вот этой «дружбы» политических сил. И когда ты отказываешься принимать чью-либо сторону, всем интересно, чтобы тебя не заметили.

Я с обращением к родителям России выступаю – на следующий день после моего обращения на меня выходят «Би-Би-Си», «Радио «Свобода», российский «Дождь». А нашим «демократам» это не интересно. Им интересно, чтобы я кричал совсем другое.

Никто не может сейчас понять, к сожалению, в чем смысл этой игры. Потому что главный недостаток нынешней власти – нежелание с людьми разговаривать и объяснять свои действия. Это очень печально.

– Крым мы уже потеряли. Сейчас муссируется вопрос о «российском выборе» всего Юго-Востока – в том числе нашего Луганска, вашего родного Харькова. Что делать с этим, Евгений Олегович?

– Очень правильный заголовок дали моему интервью на «Громадськом ТВ»: «Главный вопрос – что сделать, чтобы Восток не хотел отделяться». В нем – мой главный месседж: анализируя то, что произошло в Крыму, нужно сделать правильные выводы. Что надо сделать, чтобы Луганск не захотел повторить судьбу Крыма? Она не самая светлая сейчас – судьба Крыма, как бы нам ни пытались рассказать обратное.

Сейчас важно понимать: мы находимся на этапе формирования новой власти, на этапе серьезных реформ. Я бы хотел сейчас с вами, с мамами Луганска, с мамами Львова обсуждать реформу здравоохранения.
Видели ли вы две огромные, более часа каждая, недавние пресс-конференции министра здравоохранения?

Не видели. Они никому не интересны. Их можно обнаружить на сайте Минздрава – это уже большой прогресс, раньше и этого не было. Выступает министр здравоохранения, рассказывает о проблемах, о своих планах, о том, что будет. Мы это всё не слышим и не обсуждаем сейчас – мы говорим о Крыме, о языке, и в который раз сталкиваемся с тем, что дети – неинтересны. Не до них.

Я встречался с луганскими мамами: это была из всех моих встреч с родителями чуть ли не самая теплая, честно вам скажу. Самая адекватная. Она мне запомнилась удивительной атмосферой доброжелательности, желанием что-то сделать для детей. Я был практически во всех городах Украины, и вот эту луганскую встречу помню до сих пор. (Встреча состоялась летом 2012 года. – «РГ»).

Почему луганские «патриоты», мужья этих мам, не кричали: «Россия, помоги нам! У нас тут умирают с голоду детские врачи! У нас тут больницы разваливаются! У нас преподаватели в луганском мединституте рекламируют гомеопатию»? Почему никто не кричал: «Россия, помоги! У нас в милиции людей пытают»?

Зато они выходят: «Россия, помогите нам, мы хотим разговаривать на русском языке». Это главная проблема города Луганска, что ли? Это же бред!

Почему нельзя донести, что у людей есть реальнейшие проблемы: бандиты, безработица, ментовская мафия, коррумпированные чиновники? И вместо того, чтобы бороться с этим, мы боремся (якобы) за русский язык.

Да, конечно же, есть ошибки в этом вопросе. Это абсолютно неправильно было сказать жителям Крыма, что фильмы в кинотеатрах можно смотреть только на украинском языке. И за эту глупость теперь страна платит. Но это глупость, которая должна заставить людей сесть и подумать, как этих ошибок не повторять.

Эта глупость не говорит о том, что проблему должен решать чужой дядя с автоматом из другой страны. Который сейчас нам будет рассказывать о том, что, оказывается, когда большевики строили Советский Союз, они неправильно республики поделили.

Дойдем, действительно, до того, что Аляску надо возвращать. И, кстати, Финляндию тоже не помешает с Польшей.

– Последние демарши РФ были продиктованы не только «защитой русского языка», но и якобы защитой мирного населения от националистов, террористов. Которых ни вы, ни я не видели.

– Сегодня самая острая проблема Украины – это проблема безопасности. Это волнует каждого из нас. И я за то, чтобы единственный человек, имеющий право применять силу к другому человеку, был честный, не коррумпированный, работающий не на свое начальство, а на народ Украины, сотрудник милиции.

Но тема правоохранительных органов – шире. Не имея ответственной, честной милиции, прокуратуры и судов, мы не сможем реформировать ничего, в том числе у нас не будет реформы здравоохранения. Фактически главным реформатором страны на сегодня, и это надо признать, является министр внутренних дел. К нему обращены все взоры. Поэтому сейчас надо формировать некий наблюдательный совет из граждан страны, которые смогут следить за этим всем.

Мы в той ситуации, когда судьба страны – в руках нескольких человек. Они там сейчас напортачат, милиция вернется к тому, чем она была раньше – и всё. И реформ не будет никаких. Не проведя честный аудит в министерствах, мы никуда дальше не пойдем. Это надо понимать.

Вот обсуждалась кандидатура Ольги Богомолец на пост министра здравоохранения. Ольга Вадимовна поставила первое требование: я готова возглавить МОЗ только тогда, когда будет проведен честный европейский аудит. Это мудро? Мудро. Ей отказали, назначен другой министр, который пришел, сказал: «Врать и красть мы не будем». И тем не менее не может даже уволить своего заместителя.

Как можно реформировать медицину, не убрав всех, кто занимался тендерами, кто крал у детей, наживался на строительстве никому не нужных больниц – реально никому не нужных! – закупал никому не нужное оборудование. Как можно дальше двигаться, не очистив страну от мафии?

Но ведь в любом министерстве точно так же! Можно зайти без европейского аудита в министерство агропромышленное? Или в «Нефтегаз»? Это же безумие! Но зашли же? Работают? А где же тогда правда?

Кто должен дать ответ на эти вопросы? Милиция. Прокуратура. Либо у нас будут нормальная милиция и прокуратура, либо вся революция, все «Небесные сотни» – это напрасно, это люди отдали жизни ни за что ни про что и это преступление перед их памятью. Это за пределами добра и зла. Люди, которые идут сейчас во власть, должны понимать цену своих должностей.

– Многие люди очень сильно ведутся на пропаганду, легко верят даже лживым и абсурдным новостям. Может, стоило бы ввести вообще какой-нибудь тест на право быть избирателем? А то ведь управлять машиной – экзамен сдавать нужно, а выбирать будущее страны – нет.

– Вы знаете, я все время говорю о том, что неправильная ситуация, когда, например, автомобиль водить – права нужны, а чтобы быть мамой или папой – права не нужны. Мне эта тема ближе. Люди, которые не знают, как помочь ребенку при температуре и соплях, – они ходят и рассуждают о чем-то.

Сейчас на улице +18 – выйдите в Луганске и посмотрите, сколько детей без шапочек. Найдите хоть одного ребенка без шапочки. И люди, которые не могут додуматься, что с ребенка нужно снять шапочку, учат меня, что мне надо говорить!

Я с вами согласен. Но – кто будет тесты составлять? Кто будет отвечать за вопросы? И тут начнется коррупция опять.

Есть две самые грустные темы для меня во всем происходящем. В течение всего существования государства Украина, последние 22 года, мы сделали все для того, чтобы люди нормальные держались от политики подальше. И как это изменить, я не представляю. Это первое. Второе – мне как детскому врачу очень болит тема детей.

У нас в Харькове выступил недавно директор зоопарка и сказал, что звери умирают с голоду. Действительно, очень живо откликнулись на это люди – тысячи харьковчан на следующий день понесли туда еду для животных, один из харьковских олигархов выступил с сообщением, что проблема решена, он перевел деньги… У меня возникает вопрос: вы вообще были в детских больницах? Вы видели, что там делается?

У нас такие храмы построили в городе! Если бы с таким же энтузиазмом делали что-то для детей!.. Я говорил и говорю: дети – это критерий всего. По отношению к ним очень легко отличить нормальных людей от ненормальных. Когда наши политики пойдут в президенты, в депутаты, – слушайте, сколько раз они произнесут такие слова, как «детский врач», «школа», «детский сад», «поликлиника», «беременность», «акушерка». Слушайте. И вы должны донести своим читателям, что это критерий.

Я мечтаю, чтобы в нашей стране появилась Партия родителей. И тогда мы через призму отношения к детям будем отвечать на все государственные вопросы. Мы тогда не Олимпиаду хотели бы в Карпатах, а каток в каждой школе. Мы бы тогда знали, что самая лучшая дорога ведет не к мэрии, а к детской больнице.

И не в Киеве должны решать – нужны нам педиатры или не нужны. А мы, громада луганская, решили, что на каждую тысячу детей города нам нужен педиатр. Тогда и будет «федерализация», когда мы будем решать, кто лечит наших детей, кто учит наших детей, на каком языке.

Да, мне крайне неприятно, когда я вижу Пушкина в книжном магазине на стенде, где написано «Иностранная литература». Я готов об этом разговаривать, но это мы с вами должны обсуждать. А люди, которые добрались до верха и обсуждают это вместо нас, – они прошли некий фильтр аморальности. Для того чтобы туда добраться, им нужно было столько раз переступить через Божьи заповеди, что они теперь уже не имеют права обсуждать всё это.

Нет, я не буду создавать партию…

– Опередили, Евгений Олегович: на языке вертелся вопрос. И я думаю, не у одного меня.

– Я своих детей вырастил, они у меня взрослые. У меня немножко другая задача. А вашим детям еще расти. Поэтому будет Партия родителей – я готов пойти идеологом к вам, создавайте!

Справка

Комаровский Евгений Олегович – детский врач, кандидат медицинских наук, врач высшей категории. Помимо научных работ, автор десятка научно-популярных книг для родителей, из которых главная – фундаментальный труд «Здоровье ребенка и здравый смысл его родственников», которая выдержала более 25 переизданий в Украине и России.

Родился 15 октября 1960 г. в Харькове.

Окончил педиатрический факультет Харьковского медицинского института.

С 1983 года работал в областной детской инфекционной клинической больнице города Харькова. До 1991 года – врач отделения реанимации, в течение последующих десяти лет – заведующий инфекционным отделением. С 2000 года вел консультативный педиатрический прием в частном медицинском центре, в 2006 году открыл частный медицинский центр – клинику Комаровского «Клиником».

Просветительская работа Е.О. Комаровского не ограничивается написанием книг и статей, он проводит встречи с родителями в разных городах, общается с ними на своем сайте

komarovskiy.net – одном из самых посещаемых украинских сайтов о здоровье детей, ведет передачи «Школа доктора Комаровского» и «Неотложная помощь» на ТВ.

Понятие здравого смысла – ключевое в системе заботы о ребенке, которую предлагает доктор Комаровский. Разумеется, этот здравый смысл должен основываться на достоверных знаниях, с которыми и знакомит доктор своего читателя и телезрителя.

Александр Белокобыльский

25 марта 2014 года в Ровенской области проведена операция по задержанию и обезвреживанию членов организованной преступной группировки, действовавшей на территории Ровенской и соседних областей. В возникшей перестрелке был смертельно ранен лидер ОПГ Александр Музычко.

Сведения об открытии криминального производства в отношении Музычко Александра Ивановича по признакам криминальных правонарушений, предусмотренных ч. 4 ст. 296 (хулиганство) и ч.2 ст. 345 (угроза или насилие в отношении сотрудника правоохранительных органов) УК Украины внесено в Единый реестр досудебных расследований 27.02.2014.

08.03.2014 Александр Музычко был официально уведомлен о подозрении в совершении противоправных действий. Однако в ходе досудебного расследования было установлено, что подозреваемый скрывается от следственных органов, меняет места пребывания, перемещается с охраной и оружием, и представляет опасность для окружающих. В тоже время, противоправная деятельность ОПГ продолжается. Исходя из этой информации, уже 09.03.2014 Музычко был объявлен в розыск.

Розыскные мероприятия проводились силами Главного управления по борьбе с организованной преступностью. А операция по задержанию – ГУБОП и спецподразделением «Сокол».

Операция по задержанию несколько раз откладывалась из-за опасности того, что случайные люди могли оказаться на линии огня, поскольку и сам Музычко и его охрана носили оружие открыто и в боевой готовности.

Кафе «Три карася» в городе Ровно было выбрано местом проведения операции именно потому, что подозреваемый находился в отдельном павильоне, а значит, риск случайных жертв или захвата заложников был минимальный.

При этом павильон охраняли два, вооруженных автоматом Калашникова и пистолетом, человека, рядом стоял автомобиль с включенным двигателем, водитель которого держал в руках пистолет. Эти люди и были первыми, кого отработал «Сокол». Все они были обезврежены очень быстро и профессионально. И все-таки это дало Александру Музычко несколько секунд, чтобы сориентироваться и отреагировать на ситуацию.

Он выскочил в окно в задней стене павильона и бросился бежать вверх по холму, петляя в кустах. На бегу он сумел выстрелить два раза на поражение в сотрудника «Сокола», который возглавлял первую пятерку. Оба выстрела попали в цель. Одна пуля срикошетила от каски и попала в правое плечо, вторая пробила погон.

В ответ на эти выстрелы сотрудники милиции произвели два прицельных выстрела по ногам убегавшего. И только после этого захромавшего Александра Музычко удалось догнать и сбить с ног. При этом во время борьбы прозвучал сначала один, а потом еще два глухих выстрела – пистолет находился под лежащим человеком и потому понять, куда он целился было невозможно.

Только после того, как бойцам «Сокола» удалось вывернуть руку с пистолетом, отобрать его у подозреваемого и надеть наручники, они обратили внимание, что у него на одежде кровь. Когда они разрезали футболку, то увидели два ранения в область сердца.

Раненый был жив и потому сотрудники милиции вызвали скорую помощь и следственно-оперативную группу.

К месту происшествия немедленно, еще до приезда кареты Скорой помощи и оперативной группы, подъехало несколько автомобилей, пассажиры которых вели себя очень агрессивно. Бойцам спецподразделения пришлось сделать несколько предупредительных выстрелов в воздух, чтобы их остановить.

Приехавшие врачи констатировали смерть раненого.

К моменту приезда оперативной группы, к кафе «Три карася» съехалось не менее 15 автомобилей с вооруженными и агрессивно настроенными людьми, которые угрожали сотрудникам милиции физической расправой. В виду явного намерения отбить задержанных, сотрудники милиции приняли решение о транспортировке их под усиленной охраной в Киев. При этом была предпринята попытка погони за кортежем, пресеченная силами сотрудников милиции.

Один из сотрудников спецподразделения «Сокол», который принимал участие в спецоперации, отметил, что «Музычко действовал очень профессионально, мгновенно ориентировался, очень грамотно начал уходить от погони и, не смотря на очень большой вес, был в отличной физической форме. А тот факт, что он на бегу, в темноте, смог точно прицелиться в отблеск, который дали очки на шлеме, и попасть в голову нашего бойца, говорит об отличной специальной подготовке и большом навыке ведения боя».

В ходе проведенной операции задержано трое граждан, которые подозреваются в участии в организованной преступной группировке, лидером котором был дважды судимый Александр Музычко, известный также как Сашко Билый. Все задержанные находятся в Киеве в изоляторе временного содержания, и в ближайшее время суд изберет в их отношении меру пресечения.

Раненый боец спецподразделения «Сокол» перенес операцию, угрозы для жизни нет."