(no subject)

[lfirf]

Оксана Киянская

23 ч. · Москва · отредактировано ·

·

Как и обещала, выкладываю пост «про культуру». По советскую культуру. Про советскую культуру, сохранившуюся в архивах ФСБ.
Предыстория сюжета такова. 8 октября 1933 г. было принято решение Политбюро ЦК реформировать журнал «Крокодил» - поскольку там обнаружилась «антипартийная группировка» - и вообще разобраться с советской сатирой. На самом деле причина, конечно, не в «антипартийности». Просто журнал не контролировал Мехлис, он жил сам по себе. Плюс когда в 1930-м г. Кольцов хотел стать редактором «Крокодила», его отослали подальше и не дали журнала. Настала пора ликвидировать чудовищную несправедливость по отношению к двум ведущим организаторам славной советской печати. Каждое центральное издание не в их кармане вызывало вполне законный протест.
10 октября 1933 г. были арестованы один из главных фельетонистов «Крокодила» Эмиль Кроткий, а также Эрдман и Масс – просто за компанию. О них речь отдельно, почему именно их арестовали и т.п. На следствии один из них троих (по этическим соображениям не буду пока называть имени) показал: «Вольпин является зачинателем жанра стихотворных басен. Он написал свой «Гордиев узел». Это была первая басня. Она послужила началом целой серии вскорости после этого сочиненных басен». Конечно, имелись в виду "контрреволюционные" басни.
Последовал арест Вольпина, тоже ведущего сотрудника «Крокодила». И если первые три подучили по три года ссылки, то этот – 5 лет лагерей. После ареста Вольпина журнал «Крокодил» был разогнан, реформирован – и его редактором таки стал Кольцов – с общим подчинением Мехлису.
Еще один персонаж этой истории – Яков Бельский. Это главный герой моих изысканий последнего года, замред «Крокодила», художник, писатель и журналист, сильный и красивый человек. Именно он – автор текстов и картинок, которые я тут выкладывала в фейсбуке. Он не сел вместе с Вольпиным, потому что за него поначалу заступились – и это тоже отдельная история. Его выгнали из «Крокодила» - и отправили рядовым журналистом в «Вечернюю Москву». Но там долго не задержался: его расстреляли. В частности, как лидера этой самой "антипартийной группировки" в "Крокодиле".
И, наконец, главный герой этой истории – Михаил Александрович Глушков.
Теперь, собственно, сюжетец.

«…Но жив сатрап»
В историю советской литературы Глушков вошел как прототип одного из персонажей романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» Авессалома Изнуренкова. Об этом написали мемуаристы, переданные ими сведения воспроизводили и литературоведы. Принято считать, что сходство персонажа и прототипа задано общностью профессии. Оба – темисты. Согласно роману, Изнуренков «снабжал темами для рисунков и фельетонов большинство московских сатирических журналов».
По воспоминаниям современников, Глушков обладал редким умением «рождать» в разговоре «талантливые остроты, так называемые “завороты”». В доносах отмечалось, что «антисоветские анекдоты Глушкова были доминирующими настроениями в сатирических журналах».
Родился Глушков 14 сентября 1896 г. Киевлянин, незаконный сын дворянки. Мать владела доходным домом, на исходе гражданской войны эмигрировала вместе с мужем-петлюровцем. Глушков окончил частную гимназию, жил сначала на доходы от оставленного матерью дома, а с 1920 г. литературным заработком. Работал в РОСТа и РАТАУ, в мае 1926 г. переехал в Москву, женился. У него и его жены, Елизаветы Гавриловны Юдаевой, был сын Александр, 1931 года рождения.
Глушков был сотрудником «Гудка» и «Крокодила», в 1934 г. вслед за бывшим замредом перешел в «Вечернюю Москву». С Бельским они приятельствовали, вместе работали не только в печати, но и в наркомате внутренней торговли – где занимались сочинением рекламы.
Глушкова арестовали 28 апреля 1936 г. Судя по справке СПО НКВД, причина – агентурные сведения о том, что он «написал и распространяет контрреволюционную эпиграмму о руководстве ВКП (б):
Рукой всесильного сатрапа
Не стало РАППа.
Не радуйтесь! Хоть умер РАПП,
Но жив сатрап».
Эпиграмму эту, хорошо известную в литературных кругах, приписывают Николаю Эрдману. Однако Глушков – на допросе 10 мая – дал иные сведения:
«Вопрос: Вам зачитывается контрреволюционная эпиграмма, написанная Вами. Подтверждаете это?
Ответ: Эта эпиграмма мне известна, но написана она не мною.
Вопрос: А кем же?
Ответ: Эта эпиграмма написана Михаилом Вольпиным, осужденным за сочинительство и распространение контрреволюционных эпиграмм. Зачитанную мне эпиграмму Вольпин мне прочел после ликвидации РАППа, когда мы шли по проезду Художественного театра.
Вопрос: Укажите точнее, когда Вольпин прочел Вам эпиграмму?
Ответ: Это было на второй или третий день после вынесения постановления правительства о ликвидации РАППа.
Вопрос: Когда Вольпин читал Вам свою эпиграмму, был ли еще кто при этом?
Ответ: Мы были только вдвоем.
Вопрос: Контрреволюционный характер этой эпиграммы для Вас ясен?
Ответ: Да, мне совершенно ясно, что эпиграмма эта контрреволюционная и выражает зверское оскорбление врага советской власти против руководства ВКП (б).
Вопрос: Вы знали о том, что Вольпин пишет контрреволюционные стихи?
Ответ: Да, мне было известно, что Вольпин написал ряд контрреволюционных стихотворений, кроме этой эпиграммы.
Вопрос: Зная о контрреволюционной деятельности Вольпина, почему Вы об этом не сообщили органам власти?
Ответ: Мне действительно было известно о контрреволюционной деятельности Вольпина, но я не сообщил об этом органам власти из-за личных дружеских отношений к Вольпину, поставив личные отношения выше государ[ственных] интересов, в этом я признаю себя виновным».
Эту эпиграмму Глушков, согласно тем же показаниям, публично воспроизвел четыре года спустя, 22 апреля 1936 г., «на квартире у сотрудника “Вечерней Москвы” – Бельского Якова Михайловича». «Я, – показывал Глушков, – вместе с ним и сотрудником “Вечерней Москвы” Роховичем Анатолием (имелся в виду журналист Александр Ильич Рохович) выпили. В это время зашел разговор о Вольпине, Рохович высказал сожаление по поводу осуждения Вольпина в том отношении, что погиб талантливый человек и неизвестно за что. Я сказал, что он осужден за сочинения контрреволюционных стихотворений, и после просьб Роховича рассказать, за какие стихотворения – я прочел контрреволюционную эпиграмму Вольпина, предъявленную мне на следствии, и закончил словами “вот за что высылают”».
Осведомитель, написавший донос на Глушкова в СПО, не был участником разговора. Он знал, что темист распространяет эпиграмму, однако не сообщил, где конкретно она распространялась и кто был ее автором. Но Глушков конкретизировал сведения доносчика. В результате и Рохович, и Бельский вызваны в НКВД как свидетели.
Допрошенный 19 мая Рохович подтвердил, что разговор на квартире Бельского был. Рассказав о других участниках, отметил: ранее «Глушков и Бельский часто говорили о Вольпине, отзываясь о нем положительно, и говорили как о культурном и талантливом человеке». Самого же Глушкова Рохович характеризовал как «авантюристического и деклассированного человека», любителя «рассказывать анекдоты и шутки антисоветского характера».
Рохович заявил, однако, что инкриминированную Глушкову эпиграмму не слышал. Противоречия тут нет: свидетель исключительно о себе заботился. Если бы признал, что слышал, оказался бы соучастником преступления – своевременно не донес. Акцентируя же собственную лояльность, отметил: темист не только мог антисоветскую эпиграмму прочесть, но и «быть ее автором».
Надо полагать, этого следователь и добивался. Ему нужны были сведения, порочащие Глушкова, что подтвердило бы: публичное чтение антисоветской эпиграммы – не случайность, а закономерность, обусловленная спецификой личности преступника.
Бельский вызванный на допрос 20 мая, тоже отрицал, что слышал эпиграмму. Ссылался при этом на забывчивость:
«Вопрос: Какие велись у Вас беседы о литераторах, высланных из Москвы за их антисоветскую деятельность?
Ответ: Таких бесед не помню…
Вопрос: Следствию известно, что во время посещения Вас названными лицами был разговор о лицах, высланных из Москвы за их контрреволюционную деятельность, во время которого Глушков прочел эпиграмму контрреволюционного характера, почему же Вы не помните то, что было в Вашем присутствии?
Ответ: Я еще раз заявляю, что такого разговора я не помню, а Глушков при мне никогда не читал контрреволюционные эпиграммы и прямо не высказывал антисоветских суждений…
Вопрос: Вам зачитываются показания Роховича, которые свидетельствуют, что Вы говорили о Вольпине и им интересовались.
Ответ: Такой разговор мог иметь место, но я о нем не помню. Я о Вольпине говорил, что он талантливый человек, но контрреволюционер».
Характеризовать Вольпина иначе у Бельского и возможности не было. Сомнения в обоснованности приговора – тоже преступление. Однако ничего больше он добавлять не стал, по-прежнему ссылаясь на забывчивость:
«Вопрос: Может быть, вы теперь вспомните и контрреволюционную эпиграмму, которую прочел Глушков во время этого разговора?
Ответ: Не могу вспомнить, на стихи у меня вообще плохая память.
Вопрос: Вам зачитываются показания Глушкова, где он показывает, что во время разговора о Вольпине у Вас на квартире он прочел контрреволюционную эпиграмму. Подтверждаете это?
Ответ: Разговор о Вольпине был, но эпиграммы контрреволюционного характера, прочитанной Глушковым, я не слышал».
Бельский, пожалуй, был единственным, кто не уступил. Глушков признал свою вину, Рохович заявил, что в лояльности Глушкова сомневался всегда. Приговор Глушкову – три года лагерей – был вынесен Особым Совещанием при Наркомате внутренних дел СССР 1 июля 1936 г. Отбывать наказание он должен был в Ухтинско-Печерском исправительно-трудовом лагере, Ухтпечлаге. Лагерь этот вскоре стал известен массовыми расстрелами заключенных.
***
Бельский был арестован 26 июля 1937 г., а 5 ноября – расстрелян как троцкист и террорист.
А четыре месяца спустя, 4 марта 1938 г., в Ухтпечлаге был расстрелян Михаил Глушков. Скорее всего, приговор ему был изменен в связи с тем, что Бельский – по версии следствия и суда – оказался троцкистом и террористом. История с эпиграммой приобрела, таким образом, совсем другой смысл.
***
20 июня 1990 г. Пленум Верховного Суда СССР постановил: «Приговор Военной Коллегии Верховного суда СССР от 5 ноября 1937 г. в отношении Бельского Я.М. отменить и дело прекратить за отсутствием в его действиях состава преступления».
До Глушкова же очередь дошла лишь 31 июля 2006 г. Его уголовное дело заново рассматривалось «при отсутствии обращений заинтересованных лиц и организаций». В заключении о реабилитации отмечено: «Сведений о реабилитированном и его родственниках не имеется».
У большинства же «старых крокодильцев», выживших в «Большом терроре», оказалась короткая память. О Бельском они предпочли не вспоминать. Глушкова вроде бы помнили. Вспоминали обычно в связи с романом Ильфа и Петрова. Но подробности биографии объекта, скажем так, шаржирования, оставались неизвестными. И это объясняется факторами не только литературными.
В 1967 г. Вольпин – собственно, автор эпиграммы про «всесильного сатрапа» – рассказывал, что темист был «маленький человек», и при этом «странный», «довольно настырный» и совершенно невоздержанный «на язык». Жил Глушков «без какого-либо якоря – так, порхал». А на жизнь зарабатывал, торгуя «прямым остроумием». Впоследствии, сообщал Вольпин, Глушков «был арестован, по-моему, был в лагере и чуть ли не там и умер, если я не ошибаюсь».
И при этом бывший фельетонист «Крокодила» не мог вспомнить точно, как звали того, кто погиб из-за его собственного «прямого остроумия»: «Михаил его звали, по-моему, забыл отчество».

Я кажется уже писала раньше про страшную повесть Лидии Чуковской "Софья Петровна"... Это в тот же мешочек...

Да, "Процесс исключения" я так дослушать и не смогла... Наверное, буду дочитывать. Во-первых остро не хватает контекста... Во-вторых, чтица читает слишком эмоционально -- и мне это мешает -- появляется чувство, что Лидия Чуковская воспринимала людей черно-белыми, что явно противоречит ее прозе.